elenovich.lol

По-пролетарски и правда легче пьётся,
Нахуй стекла, бокалы, блюдца,
Боль-царь - как и царь-пушка/колокол - гулко отдаётся
мановению руки,
около, но мне всё неймётся,
В Пулково положен рейс таким
Горцам,
Как я, но только вот, солнце, смакуй кол и лом,
Сладким
перцем
Грудной гнев остаётся, вот сад.комитет (Стар.ком) соберёшь, где плешь проешь, про́клят (решка ли я?).
На кой ляд я разворачиваю людей от себя,
Если я
(пешка)
сам и развёрнут?
Что не в лес - то в омут,
А нет мест - так они-то появятся,
В яви все тонут.
Отит я ли сам
себе заработаю, водружая пешую прогулку каждодневно, взамен жа́ру, и першим окурком взлетая над этим, прикрытым хиджабом, утром - в нутро́ понурое будто.
И не против я к тебе потом битым, под бытом, битой, ползти, говорить: "Я Будда, прости будто". В этом весь стиль - надутый, поддатый.
Да и потом: патом я называю любую жизнь, но в своей заранее отдаю королеву другим.
Надо
Ли продолжать опять и ещё раз ползти,
Если я идиот, проиграл, и никогда
себя,

никогда не простил?

Впрочем, всё хуйня - я опущусь до твоего скудного языка: ты нем, а я, бля, только и могу, что говорить про Дункан, мутного ярлыка уже не навесишь - теперь это исповедь, на, взвесь. Бесишь ли ты меня? Разумеется, бесишь и, между прочим, кем бы ты ни был - уже заранее.
Я, говорят, уже был побитым жизнью; на самом деле, я ранен, но кого ранее это волновало, если даже теперь, читая про мои тонны лжи и потерь, тебе абсолютно поебать и похуй? Стоит ли эта инфа на сей раз хоть трёху? Не уверен я.

Плохо.

Эта исповедь та, что я задумал - я тебя бью, не выебываясь и не выдумывая. Я - буйвол, я вытаскиваю сырь и говорю банальность: что тебе теперь, сын мой, осталось? Сытость и сладость?
Я надеюсь, что горький мой путь, а ты его слижешь, взойдёшь со мной призраком да и, пыжась, будешь говорить, как пир хорош, и ведь жерв вулкана мы же с тобой расплюём и размажем даже на двоих;
красным огнём, позже - рыжим,
войдёт в тебя моя боль,
что сейчас я чувствую, и другие чувствуют.
Лих,
пой, а не скули, делай, не задумываясь - я ненавижу твою слабость и свою трусость; бой - не "се ля ви", стой и позади.
Рушась, мой завод заберёт таких, как ты, - на часовни и чужие мосты, а с тыла всегда какой-нибудь пидарас подбираться будет, за него говорит моя страсть, моя паранойя. Люди
переживают - за версту, за меня, а мне бы листы переворачивать, да говорить "остынь", да ласты склеивать "до дня", или хотя бы складывать оригамией. Стырил когда-то свой путь у другого человека, костыль стащил его и совесть; мне было невдомёк, что калекой станет моя идиотская повесть (кресты) - на треке это потом можно, разумеется, зачитать погрустнее, только на этом же треке я готов и в стену. Стелит простой, любой другой человек про стойло и стой - про сто таких:

Без монет, без купюр; бес-то бред любит мне нашёптывать, лес-навет, а я шепчу ему вровень, дровень подкидываю, пускай меня стращает да наущает.
Это удар не в глаз один, но в брови - он всё решает.
(но штиль)
Ровень ли мне любой? Разумеется, нет. Я ниже, глубже, брызже, хуже,
Шар и
при любом раскладе - слащавен. Друже,
туже выходит из меня радость, легче злиться,
Но - я наконец-то в своей родной столице.

Калиф гранулами разбивает вселенную вокруг меня, что иронично: фабулой всего времени стелется день изо дня -
Моё время, говорят, лично приходит лёгким шагом, посмертным вздохом, оттаскивает от состояния неживучести далеко,
Шаттлом вывозит локон, счастливый локон волос, что состригли, когда пришёл на поклон.
По ком
же звонят и кого нужно выдернуть, вывести,
чтобы не страдать больше и никогда?
Что делать, когда уже не в силах бросать в глаза пыль и стиль, путаешь не только стены, но и берега,
а дам считаешь уже по пальцам, да и друзей в том числе?
Ада́м завещал ошибаться и в танце,
о́земь ударившись,
делить с чужаками постель,
Шагами высчитывать мель.
Иннэль ласково гладит меня по телу,
а оно содрагается до конца,
до предела всех сил, и теперь,
я, отдавая себе отчёт, поверь, дорожу этим, как и тенью отца,

Изо всех сил.
Дети играют прелестную музыку мечом, и в ней хватает тоно́в свинца.

Сорвиголова - сорви, да продай.
Но псалтырь - не алтарь.

Бёникхаузен, а, точнее, елисеев пустырь, - прости, теперь точно не великая Мекка, я в эту сторону не протяну и века, не подниму и века, простынь.
Декад сколько должно пройти, чтобы я успокоился и успокоил других? Натив мурчит озяблым и тупым прейскурантом: заплати и пройди, не заплатил - на треть, и
по кускам его режем, ребята, вытаскивай рёбра, вминай обратно, в утиль.

Я приказываю: отдай благим
богам,
Стоящим на вверенном месте, по обоим бокам,
Аркан намоленный, чищеный племенем, перьями
дам,
напалм
до́ бо́я дней
выдай им там,
бо́язней
будет, если не дашь, стаж страхов поясом рей обойдет твоё тело и шею - на мель, словно сом, пока сон поёт боль в унисон.
В стекло, запотело и чёрно, как кровь, влетело забытым "постой", и я слов

сейчас не нахожу, не находил и ранее, свыше били в голову (бракован), не я ли им правил тонну
писал
и другими правил?
Дали
в их руки - парни бравые, правые - травы вложили, крапивы-бураны, парил мой-их бел и лилий.
Рады они были вложить их таким же образом, в порезы, порознь, репризой поросль ненависти сейчас бушует во мне, а я отдаю тебе вновь,
готовь мне лекарства, а себе ров, Руфь,
кровь, рёв не решает ничего теперь,

и вот тебе сложный мой ответ на сей раз - плевать всем на рассказ про "как плевать всем".
Надо: с глаз
и из сердца вон в раз, кровать - всем, но не всем сей паз.
И если уж решил что-то делать - то делай, а не ной, как сука (или как я), - это не к лицу; лишь дело красит людей, а не мразь маск:
рисуй - если хочешь рисовать, пиши - как видишь, ничего не мешает,
захотел что-то сказать - скажи, а не в себе это держи обветшало.
Потому что больше слёз всегда бесит бездействие, это самое тупое, что можно придумать, и самая лёгкая перверсия, так сказать, оправдание,
а оно тебе надо? Вряд ли за этим позвали
тебя сюда - ну не меня же, ей-богу! на меня в данном контексте глубоко похуй, а вот тебе ещё тащить и лямку, и кроху,
что внутри тебя ржёт да истошно завывает. Сложно, наверное, это читать, но это всегда со мной так бывает, отправит, бывало, мой мозг запоздалый месседж, а потом расхлебывай, сиди, в лес ведь ж не подашься от меня далеко, и не стиснешь балкон в своих объятиях козырных, даже если куришь что-то хорошее, например,
даже если говоришь не про них, а про родных и близких, и мыски́ надо омывать речами, слезами - я никогда не спорил, только ведь и быть волной тоже надо, не то что бы Асторией - нет, не плавучим домом, но постой: ни бо́льшая сила, ни бо́льшая слава - не смогут дать тебе бо́льшей любви.

Я тебя бы взрастил с ма́ла (опоздал, прости), но - шало́м
тебе, и трясти теперь меня вечно,
а мне вечно пить и грустить.

Люблю, но и ты не льсти, а мне поделом картечью.

Я скоростью стих.